Забрал маму из больницы. Не видел ее из-за карантина полгода. Старенькая, худенькая, чуть живая. И тают последние островки разума. Уходят.

Описываю организационный процесс сегодняшнего ЕГЭ. С точки зрения эпидемиологической ситуации.

Считаю, что на Ковид плюнули, махнули рукой. Все формально. Детям велели приехать за ПОЛТОРА ЧАСА до начала, чтобы они бесконтактно и с учетом дистанции распределялись по аудиториям. В итоге все стояли кучками перед школой по 15-20 человек. Все не виделись несколько месяцев, все общались, жали руки, девчонки целовались. Масок ни на ком не было.

В аудиториях во время самого экзамена ...было каждому заранее предложено выбрать, будет он писать экзамен в маске или без. Маску на столе держать было запрещено, чтобы туда ничего не прятали. Или сидишь в маске, тогда уж все 4 часа в маске. Или сразу и до конца без маски.

Организаторы были все в масках, ученики практически все - без.

После экзамена так же все свободно друг с другом общались.

ГРАНИЦА НА ЗАМКЕ

Вчера на Стрелке Васильевского острова рассказываю гостям почему Дворцовый мост разводится красиво посередине, а Троицкий - некрасиво возле берега. А гости - это батюшка из глубинки, матушка и четверо детей. Возникают два молодых милиционера:

- Простите...

Ну все, думаю, коронавирус, больше трех не скапливаться...

- Простите... Вы тут не видели членов ЛГБТ?

- А вам зачем?

- Да... Ни за чем... - смущаются, - Сигнал поступил, что на Стрелке члены ЛГБТ сейчас будут устраивать провокации. Нас выслали на усиление.

- Какие провокации? - спрашиваю.

- Не знаем, сказали, провокации. Может, флаги свои будут вывешивать. А завтра же голосование, сами понимаете. Так не видели?

- Может, и видели, - говорю, - только как их отличишь, член он ЛГБТ или не член. Вот мы, например, похожи на членов ЛГБТ? - а рядом со мной как раз и стоит длиннобородый священник, матушка и четверо их детей.

Милиционер смотрит на нас с сомнением:

- Не, вы, вроде, не похожи.

- Почему это, интересно, - спрашивает длиннобородый священник.

- Ну нет, - подтверждает милиционер, - точно не похожи. Они не такие. Я знаю одного.

- Но если увидите, - подключается второй, - здесь каких-нибудь членов ЛГБТ, то просигнальте нам, пожалуйста. Мы тут будем целый день патрулировать.

- Обязательно, - киваю я, - обязательно. Как встречу какого-нибудь члена ЛГБТ, обязательно сразу же буду сигнализировать. Правда, батюшкка? - обращаюсь к священнику.

Батюшка утвердительно кивает.

- Вот видите, и батюшка тоже сразу будет сигнализировать.

- Мы все просигнализуруем, - подтверждает и матушка и обводит руками детей.

- Ну вот, - говорю я. - Идите и спокойно патрулируйте.

Они ушли и стали ходить вдоль набережной по дорожке по кругу: туда-сюда, туда-сюда. Ходили, разговаривали и смотрели по сторонам. Не крадется ли откуда внезапно какой-нибудь член ЛГБТ, не хочет ли он вдруг устроить провокацию накануне всенародного голосования?

Мы потом уехали дальше по городу гулять. Но когда возвращались через стрелку вечером, то те же юные милиционеры продолжали бродить по Стрелке. И нам всем стало от этого легко и спокойно.

Длиннобородый батюшка посмотрел на них и сказал:

- Все в порядке. Граница на замке! Они не пройдут!

ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ДЕРЖИТ МЕНЯ ЗА РУКУ

Я не видел маму с февраля. Она живет в частном пансионате для пожилых, недалеко от Петербурга, у нее деменция. Сейчас в пансионате карантин. У них хозяева и руководство учились, как организовать пансионат в Европе. Сохранились связи. И об ужасах в европейских домах престарелых узнали сразу же, еще даже у нас никаких карантинных мероприятий не вводили. И они сразу же их, стариков, изолировали от нас, родственников. Поэтому, все там здоровы ...и Слава Богу. Но я не очень понимаю, когда наступит и наступит ли вообще тот момент, когда нам можно уже будет безопасно увидеться.
Последний раз, когда я к ней приезжал, она просила причаститься. Мы приехали со священником. Зашли в мамин домик. У них там домики на двадцать человек. В домике тихо. Она сидит с Юрием Федоровичем, это мамина любовь. Держит его за руку. Я здороваюсь с ним. Он меня не помнит. Маме - 71, ему - 90. Прекрасная разница в возрасте. К тому же у него полная потеря памяти. Он ничего не помнит. Мама увидала нас, заулыбалась. Встала. Старики смотрят на нее, на батюшку, на меня, переводят взгляды. Молчат. Они с батюшкой пошли наверх, в мамину комнату, я пошел в администрацию платить за мамино проживание.
Вернулся, они спускаются вниз по лестнице. Старики все сидят уже за столиками, ждут обед. Перед каждым белая тарелочка, ложка, кусок хлеба. Чашка. Смотрят на маму и на батюшку.
Мама идет медленно, тихая, торжественная. Я говорю:
- Поздравляю тебя с причастием. Мы поедем. Батюшка торопится.
Обняла меня, худенькая, маленькая, мне по грудь, прижалась тесно-тесно, сказала:
- Не забывай меня.
Наклонился. Поцеловала. Села за свой столик. Взяла Юрия Федоровича за руку.
Мы вышли из домика. Старики молча смотрели нам вслед.
Я говорю:
- Он не помнит ее, как ее зовут. Он не помнит ничего. Нянечки говорят, он по утрам перед завтраком спрашивает:
- А где эта женщина, которая тут сидит рядом со мной и держит меня за руку. Позовите ее.