— Расскажите, что вы почувствовали, когда вам сказали о подозрении на коронавирус, вы испугались, переживали, какие были эмоции? — спрашивает журналист. Я зависаю, хотя идёт запись, а обычно я соображаю довольно быстро. Даже знаю минимум трёх человек, которые сейчас заржали, потому что задать мне вопрос про мои же эмоции — гиблое дело всегда, а в ЧП и стрессе втройне.
Дисклеймер: люди разные. Я сейчас не про всех вообще, а только про себя.
Так вот, Анастасия Александровна и всегда не умеют-с про «что ты чувствуешь» и ловко заменяют-с это «что я думаю». А в любой непонятной ситуации функция «чувствовать» отключается напрочь. Это то, почему я в кризисных ситуациях спокойна и эффективна, как танк. Я делаю. Причём не суечусь, а очень систематично, продуманно и плавно. Не важно, что именно. Если я могу только писать — пишу (а это в принципе моё любимое занятие), могу говорить или снимать — ок, значит, это. Меня бессмысленно спрашивать, не унываю ли я, как настроение, не расстраиваюсь ли я после прочтения дебильных комментариев. Нет, ровное, не трогает.
Так не потому, что я какая-то особенная или крутая, просто от природы получилось. Например, я физически не смогу в процессе паниковать и истерить. Тумблер выключен. Меня накроет позже, когда все давно закончится.
Зато это очень удобно, потому что я без единого писка переношу любые дискомфортные условия. Все эти куцые простыни, общие соритиры, шумную палату на 6 человек и воняющую тряпками капусту я отмечаю так, как будто смотрю на дождь за окном: это там. Констатирую факт и продолжаю заниматься делом. Конечно, я понимаю, что мне плохо, тяжело, что сутками болит голова, а сердце танцует канкан. Но в принципе могу отстраниться почти от любого состояния. Кстати, перед операцией на позвоночнике мне было гораздо, несравнимо больнее и хуже, поэтому я не воспринимаю эту ситуацию как что-то жуткое.
И вот тут важное: мне необходимо заниматься делом. Организм мобилизуется и концентрируется на поставленной задаче. Сейчас 2:36 ночи, у меня по-прежнему дико болит голова, но я погружаюсь в текст и перестаю чувствовать. Идеально, если задача простая и утилитарная, то есть не про высокое искусство, а принести соседке воды, договориться с медсестрой, написать текст. Понятное и полезное хотя бы одному человеку дело.
Мой мозг воспринимает это как команду «что значит болеешь, сделаешь — отдохнёшь». И мне становится легче. Я помню такие истории на съемках: приезжаешь в хлам разбитая: кашель, под 39 температура, голова кругом, оператор спрашивает, как ты вообще в таком виде собираешься в кадр лезть. Включаются камеры — происходит чудесное исцеление. 40 минут интервью — как огурец. Плохо мне будет дома, возможно, даже несколько дней. После прямого эфира с Германом я два часа лежала пластом, но и это не вызывает эмоций. Нормально, зато что-то сделала.
Да, откат обязательно случится. Внезапно и непредсказуемо. Насколько сильно накроет — не знаю, я об этом не думаю. И это опять же редко паника-истерика, скорее я полежу, глядя в стенку. Но могу под горячую руку и кому-то из близких людей навешать по малейшему поводу люлей таких, что в двух руках не унести. И капризничать могу, и ныть даже. Но это уникальное удовольствие достаётся только близким, да.
Нафига, спросите вы, нам это читать. Не знаю, это я себя терапевтирую. Может, кому-то тоже пригодится. Это ответ на вопрос, зачем я вообще отвечаю коллегам журналистам и почему мне не болеется тихо и спокойно ))
П.С. А дома вообще отлично.