Михаил ЯСНОВДВЕНАДЦАТЬ.1.Бросил писать. Не хватило таланта илиработоспособности. Всё оказалось в силедуха, в жизненной силе и в ежедневном труде.Запил. Оброс бородой. В бороде,как в старинном английском лимерике,поселились птицы. Потом появились мымрикии стали клянчить на выпивку. Он бороду окуналв водку, в широкий бокал,чтобы всем хватало. Мымрики расплодились.Когда мы его хватились,он был уже выбрит, сидел на Пряжкеи птицам, как крошки, бросал из окон бумажки..2.Бросил писать, потому что понял нелепостьэтих защитных стен. Как ни строил крепость,она уже не спасала от передряг.Тут-то и объявился незримый враг:предательство. Долго не мог понять, кто предал, – он ли, его ли?Вдруг очутился в бескрайнем поле.Трижды пытался – бороться, смириться, забыться,но страницаоставалась нетронутой. Комкал ее. И комв горле стоял колом..3.Бросил писать, потому что влюбился. Сталосовершенно понятно, что прежде писал от накалакомплексов, одиночества, лицедейства.Превратился в отца семействаи разве что утешался экспромтами к датам.Стал общительным, в меру богатым,чтобы жить нараспашку. Однако,когда он умер от рака,нашелся его дневник: он так себе и не смогпростить, что бросил писать. И этим себя обрек..4.Бросил писать. Избавился от геморрояи принялся за строительство. Роя,копая, стругая, таская камни, доски, фанеру,наконец-то обрел – пожалуй, не веру, но меруи вкус: не к стихам, так к фанере, доскам, камням.Так уставал, что порой напивался в хлам.Но думал, все время думал: не о судьбе, об оснастке.Дом постепенно строился и что-то росло на участке.Ездил туда через день, через два, через три. Через четыре годажена ушла. Наконец-то пришла свободаездить туда ежедневно, что ни день упиваться в дым.Что-то мы редко видимся с ним..5.Бросил писать, потому что старость подкралась.Оставалась какая-то малость,чтобы все устроить, понять, но не вышло. Отказывала головаи не срабатывал организм. Едвапросыпался, как начинал себя сомненьями мучить,а плоть начинала сперва досаждать, а потом канючитьи требовала покоя. Он засыпалв кресле и засыпалпеплом старенький плед, залатанный кем-то из прежнихжен. А из впечатлений вовсе не стало внешних,только те, что внутри. Но ужебыло неясно, где: вне души? за душой? в душе?...6.Бросил писать, потому что схватился сдуруза халтуру: редактуру и корректуру.Было уже не до славы, но хотя бы побыть на плаву.Ринулся в прозу. Месяц за месяцем мучил главуповести, так и застрявшей на первых страницах.Вскоре халтуры прибавилось. Разве что ночью приснитсязыбкое нечто, влекущее нечто, – казалось, вот-вот...Сон исчезал. И манили аванс и расчет.Правил. Писал на полях. Относился с душой.Но поля были собственностью. Чужой..7.Бросил писать, потому что дышал на ладан.Вера спасла. Предпочел греховным балладампенье в церковном хоре. Светлел душой.Стал называть стихотворство паршой.Приходил и склонял, и доводы были вески,но чем-то напоминали повесткив военкомат: было столь же тоскливо и неотвратимо,и пахло, словно от детского карантина.Слава богу, исчез, превратился в забытое фото, в горсточку праха.Только что выпустил книжку «Звезда монаха»..8.Бросил писать, но сначала рванул на Запад.Быстро вписался. Прятал глаза подширокополой шляпой, на шее носил платок.Быстро влился в общий поток.Стал издаваться, поскольку его успелина родине поприжать. Но, в общем, не было целии смысла, смысла и цели не было, хоть убей.И вышло само собой, что он никто, и ничей,и никому, и никак, и нигде на свете.Быстро осел в заштатном университетеи разъезжает по конференциям с темой: «Оприлагательных цвета в романах Ивлина Во»..9.Бросил писать, потому что кругом евреи.После первой же стопки дурея,садился спиной к стене и смотрел в окошко, набычась,что-то пытаясь в уме разделить и вычесть.Сумма никак не сходилась, и все получалось так,что жизнь у него украли. А он-то, чудак, простак,думал, что все как по маслу. Теперь ни масла, ни хлеба,и небо, если вглядеться, чужое небо.Даже та, что в стакане, хотя и звалась «Московской»,явно была отравой жидовской.Вылил к чертовой матери! Кто-то его надоумилкупить по дешевке спирту. Наутро умер..10.Бросил писать, потому что не смог совладатьс языком. Он хотел овладеть, со-владеть, а пришлось соблюдатьправила, от которых тошнило, но иных сотворить не смоги следил за другими, плюясь от несносных строк.Верность принципам превратилась в цепную ревность.Речь спала в словаре, напоказ выставляя царевность,но каким поцелуем какой новоявленный Дальоживил бы ее? О, проклятый словраль!Так тянуло войти в пословицу – но входил постепенно в раж.Вышел в люди сухим из воды на дорогу в тираж..11.Бросил писать, потому что невыносимостало писать, потому что судьба скосилаблизких друзей, потому что учителяумерли, потому что не стало длялегких воздуха, а для души не сталодружества, потому что перелисталакнигу судьбы мгновенная жизнь, и в нейне обнаружилось ни высоких идей,ни, как ни странно, тьмы этих низких истин,кроме того, что мир во всем ненавистентем, кто хочет писать, но в помыслах чист –и потому оставляет девственным лист..12.Бросил писать. Ночью вскочил: не спится.К утру на руках и ногах отросли копытца.Глянул в зеркало и увидел ослиные уши.Бросился вон из дома. К вечеру стало хуже.Ветер носил его по земле. Потом подошел человечеки нацепил ему на уши белый венчикиз роз, а другой на него уселся верхоми поехал в столичный город. С грехомпополам он повез седока, под его угловатою плотью качаясь.Я остался один.Больше мы не встречались.1999